Актер Александр Фоменко: дети на Донбассе боялись с нами разговаривать…

На культурном фронте Александр Фоменко занимает достаточно убедительную позицию – не словами, а делами. С единомышленниками он уже объездил и Луганщину, и Донетчину, хотя до этого в этом регионе почти не бывал. С тех пор как на Донбассе началась война, он инициатор, участник, продюсер многих проектов, большая часть из которых связана с подростками из прифронтовых городов. Для него это отнюдь не способ заработать, а прежде всего волонтерская деятельность. А постоянная работа – Театр на Подоле, где он уже более 10 лет служит актером. Саша Фоменко рассказал «ОстроВу» о том, каким образом можно помочь детям из прифронтовой зоны и почему местное население боится «людей из Киева».

- Вы уже много лет работаете в столичном театре на Подоле, а последние три года еще и занимаетесь различными волонтерскими проектами, в частности, и связанными с Донбассом. Как Вас «занесло» на восток страны?

- Сразу после Революции Достоинства. Еще во время событий на Майдане, в которых я принимал активное участие, в частности, организовал творческую инициативу «Творча варта», где мы занимались с бойцами самообороны и психологами. Когда началась война, появилась уверенность, что надо действовать и на культурном фронте, делать проекты, связанные с театром. В то время проводился Конгресс Активистов Культуры, а летом 2014 года проходила школа под эгидой Конгресса, где я познакомился с активисткой Ларисой Артюгиной. Тогда мы с ней придумали проект «Новый Донбасс» и начали его воплощать с нуля. Суть была в том, что мы приезжаем в освобожденные города, находим разрушенные школы, подключаем группы активистов сферы культуры и помогаем восстанавливать учреждения образования совместно с местными жителями. Таким образом мы стремились наладить диалог с населением, бороться с российской пропагандой.

Первым пунктом стала Николаевка, что под Славянском. Помню, на тот момент, летом 2014 года, там порядка 80% населения было очень пророссийски настроено. Было сложно. В Николаевке я четко понял, что здесь нужно находиться физически, чтобы наладить диалог. Мы провели серию мастер-классов для детей, инициировали художественную школу, театр теней, и даже газету, которую до сих пор выпускают учащиеся уже без нашей помощи.

Мы были в недоумении, когда жители говорили нам, мол, вы первые, кто приехал сюда. Город как под колпаком находится. О каком противостоянии пропаганде может идти речь, если люди живут в информационном вакууме?! Нас называли «люди из Киева». Для них это сродни как люди с другой планеты. Когда мы начинали там работать, пытались показать альтернативное мышление, стремились перебороть ту настороженность, с которой нас встречали местные жители. 

Александр Фоменко

- А дети как вас, группу волонтеров, встретили - более лояльно или тоже с недоверием?

- Очень осторожно. Спустя время они признались, что боялись с нами разговаривать, поскольку не знали, о чем можно говорить, а о чем нельзя. Знаете, когда мы впервые приехали к ним в Николаевку, они даже не представляли, что можно поехать учиться в вуз в Киев, а тем более за границу. Они воспринимали это как фантастику. Считаю, что это проблема. Возможно, такое мышление во многом зависит от родителей, от недостатка информации. Мы рассказывали, что сейчас есть возможности по получению грантов, стипендий для учебы в той же Польше, Германии или других странах.

Также и учителя долгое время считали, что мы приехали «от кого-то», от какой-то политсилы, не верили, что мы волонтеры. Руководство школы тоже с опаской сначала на нас поглядывало, но потом мы сдружились.

- Давление было, не намекали, мол, уезжайте, ребята?

- Фактически власть в городе принадлежала не мэру, а руководителю единственной электростанции, где работает большинство населения. И, конечно, у нас были конфликты: на второй день нашего пребывания за нами приехала машина и повезли нас на эту самую электростанцию - познакомиться с директором. И когда мы зашли, он нам открыто продемонстрировал свою пророссийскую позицию. Спрашивал, мол, вы от кого, не верил, что мы волонтеры. Попросил согласовывать с ним мероприятия, которые мы хотим проводить. Мол, вы, пожалуйста, напишите нам паспорт мероприятия и за день подавайте его, а мы уже дадим разрешение. Это была осень 2014 года. Мы сначала были в недоумении и активно возражали. То есть они пытались нам навязать некую цензуру, но в итоге все мероприятия мы проводили исключительно на базе школы, а не в городском Доме культуры.

Кстати, именно в Николаевке, в одной из поездок на Донбасс с нами были немецкий режиссер Георг Жено и украинский драматург Наташа Ворожбит, тогда и зародилась идея о создании Театра Переселенца.

Думаю, что мы не зря потратили время и силы в этом городе - удалось изменить настрой определенной части населения. Спустя два года в городе, на центральной площади, появился плакат «Николаевка – это Украина».

Сейчас там происходит странная история, связанная с определением опорной школы. Педагоги уже написали открытое письмо, то есть они стали проявлять свою гражданскую позицию, и это радует.

- С ребятами из николаевской школы №3 удалось реализовать еще какие-то проекты?

- Первый проект – это «Новый Донбасс», затем – создание газеты, еще –документальный спектакль «Я Николаевка». Эта постановка оказалась безумно откровенной, сильной. Дети рассказывали потрясающие истории о своей жизни, в которых красной нитью проходила тема войны. Спектакль мы показали в Киеве на «Гогольфесте» в 2015 году. Позже решили на основе этого спектакля снять фильм, который получил Гран-при на международном кинофестивале "Берлианале" в категории 14+. Когда нам вручали эту награду, не помню дословно, но говорили, что она за пространство доверия между съемочной группой и героями фильма. И это сущая правда, поскольку был абсолютно доверительный контакт. В фильме раскрывается жизнь этих ребят в контексте войны.

Также в 2016 году школьники из Николаевки ездили в Констанц (Германия), где презентовали совместно с немецкими сверстниками еще один спектакль и показали свою работу.

Еще удалось сделать с ними проект «Дети и военные»  благодаря Канадскому фонду поддержки местных инициатив. Это тоже документальный спектакль с участием реальных бойцов. Ведь на тот момент между ребятами и военными была очень настороженная атмосфера, можно даже сказать, что они опасались друг друга и избегали. Благодаря спектаклю удалось переломить такую ситуацию, построить диалог.

- Вы много проектов сделали на базе только одной школы, а как насчет расширения географии?

- Постепенно мы это делаем. Четкого плана у нас нет, но нам интересны небольшие города. Например, еще мы работали в Попасной школе №1, - как я ее называю, "окнами на войну". Из окна виднеется крайний украинский блокпост. И школа пострадала от обстрелов – были прямые попадания. Это единственное здание, на котором за время оккупации висел украинский флаг. К директору приходили, предлагали снять, но он не соглашался.

Сюда мы приезжали и отбирали ребят для участия в проекте «Класс Акт»   в прошлом году. Позже ребята самостоятельно сделали спектакль и даже ездили показывать его на Западной Украине, то есть процесс запущен. Руководство школы, учащиеся увидели для себя новые возможности, новые горизонты, и это очень радует.

Потом в Счастье мы начали работать над проектом «Дети и военные». Вот в этом году тоже дети из Счастья и Клесова (Ровненской области) - участники «Класс Акта», который состоялся 29-30 июня в Киеве.

- Вы до этого почти не были на Донбассе, а тут в разгар военных действий отправляетесь туда...

- За время поездок на Донбасс у меня выработался принцип – максимально скрывать, эти визиты. Когда были активные боевые действия, было опасно, поэтому мы делали все очень секретно. Но всегда связывались с военными, разведкой, оставляли свои координаты.

- Вы уже упомянули о Театре Переселенца. В 2015 году Вы туда пришли как актер или тоже волонтер?

-Я был в числе сооснователей, а это целая группа людей: Георг Жено, Наташа Ворожбит, Леша Карачинский, Максим Курочкин, Василий Белоус, Лиза Смит, Алик Сардарян. Мы хотели заниматься документальным театром. Идея в том, что мы делаем документальный театр в разрезе остросоциальных проблем. На тот момент фокус внимания был сосредоточен на переселенцах. Ведь за цифрой 2, 5 млн. стоят жизни людей, и мы хотели персонифицировать их.

В нашей стране не было опыта работы с такой огромной категорией людей, и сразу же в социуме стали навешивать ярлыки, дискриминировать людей, выехавших из оккупации и войны. Первый проект был с участием переселенцев – «Где Восток».

В процессе работы с переселенцами стало понятно, что самая большая проблема – не столько бытовая, жилищная, трудоустройства, - сколько утраченное ощущение дома, которое просто так не появляется. Это совокупность многих факторов, общая психологическая проблема. И после спектаклей у участников происходил такой эффект – травма переходит в опыт, человек поднимается над ситуацией и начинает видеть новые горизонты. И в этом магия театра.

- При «Театре Переселенца» действовала еще и детская студия – сейчас она еще есть и насколько активна?

- Да, при театре я открыл «детское крыло» - "Displaced Kids". Работая с переселенцами, я увидел, что дети в школе тоже переживали непростые ситуации, испытывали на себе дискриминацию. Психологи нам подсказали, что с помощью каких-либо творческих мастер-классов, особенно с привязкой на тактильность, можно помочь деткам пережить этот стресс, вызвать позитивные эмоции. И я хотел помочь детям избавиться от такого ярлыка, как «переселенец», ведь дети, особенно подростки, воспринимают это очень болезненно.

Занятия проходили по выходным. Затем мы решили организовать праздник для детей переселенцев на День Святого Николая. Интересно, что мы рассчитывали, что на празднике будет 300 детей, а фактически оказалось в два раза больше! И главное, что все остались довольны и получили массу приятных впечатлений.

Занятия были бесплатными, и дети приходили когда кто хочет, то есть не было системности. Поэтому потом, мы с режиссером Женей Видищевой, организовали детскую театральную студию «Халабуда». Мы с детьми сделали несколько спектаклей. Один из них - «По ту сторону покрывала» - о детских страхах. Причем, в ходе подготовки постановки мы также узнавали себя. Например, когда ребенок 10-ти лет говорит, что он боится сделать ошибку - не в школе, а речь идет об ошибке в жизни - то ты тоже сам начинаешь рефлексировать. В итоге получилась такая коллективная работа.

В настоящее время детская студия не так активно работает, но у нас впереди еще много идей, которые мы хотим воплотить с ребятами.

- Откуда берете финансирование на все эти проекты?

- Ни один проект не был реализован при помощи государственных денег. Это все международные деньги, спонсорские средства. Признаюсь, что непросто добиваться финансирования от международных организаций на все культурные проекты в зоне АТО. Это связано с безопасностью, коррупцией. Но мы старались находить деньги. Некоторые проекты реализовывались за наш счет, например, фильм «Школа№3». И когда мы вернулись в Киев с наградой, детей наградили в Минкульте грамотами. Честно говоря, я считаю, что эти дети, которые пережили войну, защитили имидж страны на международном фестивале заслуживают гораздо большего внимания. Они носители уникального опыта, и их нужно приобщать к разным программам, проектам, а не благодарить формальной встречей.

- Насколько изменилось ваше впечатление о Донбассе до и после поездки?

- Я понял, что люди в очередной раз оказались просто обманутыми, и они боятся доверять, никому и ничему уже не верят. Никакие круглые столы, митинги не помогут. Нужно непосредственно общаться с жителями на месте и показывать им, что они сами могут изменить свое сознание и свою жизнь. И когда мы видим эти трансформации сознания, особенно у молодежи, то хочется снова приезжать и воплощать новые идеи.

- По сути «Театр переселенца» и все его "ветки" - это не театр в традиционном понимании, скорее это своего рода арт-терапия. С этой точки зрения какие «болезни» нашего общества Вы уже можете «диагностировать»?

-Думаю, что самый острый вопрос – это реальная дискриминация, язык вражды, причем по отношению к разным категориям населения и по разным признакам. Еще - нетерпимость к непривычному мышлению, способу существования и т. д. А также проблема осознанности. У меня складывается впечатление, что украинский социум после Революции переживает некий такой подростковый период: есть свобода, юношеский максимализм, а вот в каком русле это лучше применить – еще не до конца понимаешь. Например, как-то дико слышать, что, защищая родной язык, сносят кафе; не нравится построенное здание театра – надо снести. При этом, то что это первый театр, построенный за время независимости в Украине, не принимается во внимание. В этом раскрывается опасность неосознанности, отсутствие критического мышления.

И еще, что важно – я чувствую неготовность общества говорить о своих проблемах. Мы не до конца проговариваем свои проблемы – коррупция, Революция Достоинства, Бабий Яр и ряд других болезненных тем. Пока мы не достанем эти скелеты из шкафов, слоев истории, пока не посмотрим в глаза друг другу и не проговорим эти проблемы, никакие административные инструменты, реформы не помогут. У нас могут что-то запрещать, при этом не создавая условий для того, чтобы даже не возникла необходимость таких табу. Честность, открытость и готовность к разговору – через это можно чего-то достичь, добиться качественных изменений в украинском гражданском обществе.

- Тот же «Театр Переселенца» первым, если не в Украине, то в столице стал поднимать "неудобные темы" - войны, переселенцев.

- Да, верно.

- При этом во многих государственных театрах эту тему либо вообще обходят стороной, либо затрагивают, но очень косвенно. В чем Вы видите причины такого подхода?

- На все нужна воля личности, которая принимает решения. Возможно, у руководителей театров другое видение этой ситуации. Может, они не видят коммерческого успеха таких спектаклей или проектов. Документальный театр нас интересует как инструмент для трансформации мышления участников, зрителей и общества в целом, а не как факт театральной постановки. Я сейчас не припомню, чтоб в государственных театрах были какие-то социальные проекты.

Многие госттеатры существовали в СССР, и руководители с тех времен остались еще и сейчас. Поэтому, может им сложно из себя «выдавить» стереотипное мышление.

Например, я пережил это на своем опыте и знаю, насколько значимы социальные театральные проекты, после которых у людей меняется жизнь в лучшую сторону, меняется мышление.

Возможно, украинскому театру необходимо более плотное сотрудничество с европейским театром. Например, в Германии в 60-70-е годы был бум документального театра – послевоенные проблемы ответственности, вины проговаривались и прорабатывались на уровне театра. И это работа не одного года. Жаль, что у нас нет этого понимания на масштабном уровне сверху. Мы пока еще на переходном уровне демократии, и общество все еще ждет по инерции, мол, что нам скажут «сверху».

- Вы недавно стали режиссером в Театре на Подоле. Уже определились со своими новыми обязанностями и задачами?

- На самом деле я не совсем обычный режиссер. Да, я на режиссерской ставке, но фактически являюсь проектным менеджером. Грубо говоря, занимаюсь тем же, чем и занимался в негосударственном секторе до этого времени. В мои задачи входит администрирование партнерских проектов, инициирование проектов, в том числе и социально-культурных; работа с коллективом театра, зрителем.

- И что, по Вашему мнению, ждет от театра современный украинский зритель? Готов ли театр дать это?

- Зритель ждет иного уровня качества постановок в смысловой плоскости. Происходящие события коснулись абсолютно всех, но в разной степени. И игнорировать это уже не получится. Публика стала более внимательной и чуткой. Если раньше многие приходили в театр, чтобы провести время, то сейчас зритель хочет услышать ответы на какие-то свои вопросы, касающиеся не вообще, а конкретно о его личности. Я заметил, что после Революции Достоинства зритель изменился - стал так сказать сочнее реагировать.

Я не уверен, что, к примеру, государственные театры готовы дать это зрителю, но это нормальный процесс. Например, когда мы разрабатываем законодательную базу независимых театров, я говорю, что гостеатры должны существовать всегда. Как контекст. Также должны быть независимые театры, которые могут взять на себя функцию лабораторий. Ведь то, что не может позволить себе гостеатр, может - независимый, в котором будут смелые, провокационные, скандальные постановки.

Беседовала Ирина Голиздра, "ОстроВ"

Реальный мир глазами переселенца. Драма «Метро»

Вопреки стереотипному заблуждению о том, что в стенах театральных вузов можно увидеть «неполноценные» спектакли, в Харьковском национальном университете искусств им. И. Котляревского презентовали достойную постановку. В этом вузе заслуженный артист Украины Андрей Романий поставил социальную драму «Метро». До войны А.Романий был ведущим актером в Донецком музыкально-драматическом театре. Потом был вынужден переехать в Киев, а сейчас служит в Национальном драматическом театре им. Франко. А в Харькове он учится на четвертом курсе режиссуры у Александра Аркадина-Школьника.

Как только возникла идея постановки, Романий написал оригинальный текст, точнее пьесу. В этом ему помогала Ольга Бесперстова. Для написания пьесы потребовалось несколько месяцев, кропотливая работа режиссера и процесс репетиций сроком в 8 дней. Результат - харьковский спектакль «Метро», в котором задействованы актеры-студенты третьего курса.

Режиссер сделал ставку на актерскую индивидуальность исполнителей. «В процессе репетиций каждый исполнитель делал так сказать «заготовки» монологов своего героя, потом все это обсуждали индивидуально с каждым. Радует, что у ребят есть желание работать над собой. Важно, что для многих этот спектакль оказался удачной попыткой преодоления своих комплексов», - отметил Андрей Романий.

В спектакле "Метро" показано, к чему приводит безответственность, порожденная бездействием и слабоволием граждан.

Перед зрителем пустой вагон метро. И машинист состава, он же демиург, который перебирает монетки, словно Харон (в греческой мифологии - перевозчик душ умерших через реку Стикс, получая при этом плату в виде монет). Спустя минуту он осматривает зрителей мистически-проницательным взглядом и исчезает. На сцене - условная платформа метро, где представлены типичные обыватели, ожидающие поезд под аккомпанемент слепой девочки, поющей под гитару.

Кто-то ведет эмоциональные «переговоры» то с женой, то с мамой по телефону; кто-то старательно высматривает «хорошего жениха»; кто-то с упреками бросается на беременную супругу… В этом эпизоде режиссер раскрывает бэкграунд действующих лиц, очерчивает их "маски" в обществе, которые потом будут жестко "срывать" двое парней - Мажор Леня (в исполнении Леонида Гончара) и его друг-шавка (Данил Кузнецов). Кстати, имена действующих лиц соответствуют именам реальных исполнителей.

Режиссер Андрей Романий с актерами-студентами на первой репетиции

Мажор - искуситель, воплощающий отчасти сатанинское начало (в программке он указан как Золотой мальчик). Его страшит не столько ответственность перед обществом за совершенное преступление (сбил человека, на отцовской машине, которую взял без спроса), сколько перед своим отцом: «Если менты загребут, то папа отмажет. А кто отмажет от папы...».

Через образ мажора режиссер ставит вопрос о попытке противодействия укоренившейся модели системы отношений власть имущих и социума. Мажор шокирован, увидев среди пассажиров бывшую девушку Катю, которую он горячо любил. Он-то был уверен, что она в Японии. Узнав, что она сделала аборт по требованию и за деньги его отца, Леня впадает в бешенство. Его как загнанного зверя охватывает дикая ненависть и злость, жажда отмщения системе, в которой он живет. Любовь к Кате – едва ли не единственный, по-человечески теплый фрагмент его мажорного существования без папиного бабла и фальши. Не случайно он говорит ей: «Ты — единственное настоящее, что было в моей жизни».

Эпизод встречи с Катей (Катя Чепела) фактически подразумевает как минимум эмоциональный всплеск былых чувств. Студенты-артисты выражают это более глубже - сдержанно, не раскрывая своих переживаний. Катя создает свой образ как уверенной и гордой девушки, умеющей соблазнять одним взглядом. И стараясь убежать от прошлого, она пытается построить новые отношения с новым ухажером-пикапером. Его роль исполняет Владислав Чередниченко – достаточно уверенно и естественно.

Тему любви режиссер развивает глубже - через ряд персонажей. Например, образ гомосексуалиста. Ведь в украинском обществе отношение к ЛГБТ, мягко говоря, неоднозначное. В спектакле Странный парень в лице Кирилла Галушки – романтичная и изнеженная натура, с ангельским взглядом и мелодичным голосом. Он, пожалуй, единственный из всех, кто может попытаться объяснить, что такое любовь. Не терпящий морального уничижения своей «странности» в социуме, он обращается не только к Леониду, но ко всем присутствующим. «Я не хочу разменивать свою уникальность на лживые ценности, которые вы называете моралью. Равнодушному сердцу никогда не познать любви, хоть это и единственное, что может его спасти», - говорит он, без пафоса. Актер очень чутко и органично раскрывает своего героя в этом монологе-исповеди.

Напряжение возрастает с каждым витком унижений. В «схватке» Леонида и Толстяка (Валик Дорошенко), раскрывается принцип отношений власть-народ в нашей стране. Леонид устраивает «тренажерный зал» для Толстяка, который задыхается не только от физической нагрузки, а и от своего бездействия, а точнее неспособности противостоять циничному и беспринципному интеллектуалу Леониду. Как низко готов опуститься человек, пренебрегая моралью и ценностями, ради наживы? Эту проблему режиссер раскрывает в жестком эпизоде, где две девушки срывают одежду с подруги не веселья ради, а за «бабки». Вагон на несколько секунд превращается не то в цирк, не то в клетку со взбесившимися тварями.

В противовес герою-мажору режиссер выдвигает непримечательную, на первый взгляд, незрячую девушку с гитарой, в исполнении Ани Лазаревой. Она взывает о помощи к единственному, как ей кажется, человеку, способному прекратить этот беспредел, – сидящему рядом военному. Дававший присягу защищать свой народ, он должен быть защитником не только на поле боя, но и в любой ситуации. «Не впутывайте меня в свои гражданские дела», - с презрением отвечает военный, тем самым разрушая надежду на спасение в адском вагоне. Иван Жилюк органично раскрывает образ своего героя - военного, как изнеможденного войной человека, стремящегося отгородиться от всех.

Его инертность выражается не только внешними штрихами. Презрительно-неодобрительные взгляды в сторону мажора и всех пассажиров, просачивающиеся сквозь реплики обвинительного тона и подсознательно – интуитивное желание «послать всех куда подальше». Он боец того фронта, где гибнут его товарищи. Но не этого, гражданского, где «пучок понтов с папиным баблом вместо мозгов» распоряжается всеми как марионетками. «Не стройте из себя жертв» - обращается солдат с укором к пассажирам, акцентируя, что они все являются соучастниками, потому что не хотят противостоять террору в лице мажористого Лени.

А девочка с гитарой, несмотря на свою слепоту, способна «увидеть» подонка-мажора и защититься от него. Но защитить не себя, а новую, жизнь. Жертвоприношение как знак, как необходимость для просветления современного социума. Режиссер открывает глаза зрителя на проблему не где-то там, а в современном мире. В программке к спектаклю указано, что это «история, случившаяся с тобой», история, которая может и уже происходит в нашей реальности, но с гораздо более трагичными последствиями.

Бездействие – главный порок социума. Модель системы, в которой мы привыкли жить, и будем жить, порождена не какими-то мажорами и власть имущими, а нами. И это режиссер резюмирует в финале.

«Вы не люди. Вы подобно крысам бегущим по тоннелю канализации, вы бежите от самих себя. Наличие сильных в этом мире оправдывает вашу слабость. Вам же нравится быть слабыми» - взывает мажор-Леня ко всем «пассажирам метро». И это четко обыгрывается визуально в спектакле. Так, в финальной сцене спектакля освещение меняется таким образом, что пассажиры оказываются словно в захлопнутой мышеловке. Тем самым режиссер указывает, что каждый из нас может оказаться в этом «вагоне».

Мораль, честь, гуманность – все нивелировано. Мажор-Леня, фактически олицетворяет власть имущих, которые умело и ловко манипулируют фактами, говорят лишь часть правды. Именно мажор напоминает им, что каждый будет давать взятки везде и всем. Даже «бабка, которой нечем платить за коммуналку, будет носить взятки». «Это вы придумали эти правила, а я их только соблюдаю», - резюмирует герой. Оказавшись на верхушке порочной системы, он не может ее поломать или исправить. И до тех пор, пока люди будут вести себя, как крысы в клетке, насилие и власть будут править миром. Безответственность, порожденная бездействием и слабоволием граждан, только укрепляет сложившеюся модель системы.

Для всех студентов-актеров - это их первый спектакль. Органично сыграли Богдан Кривошеев в роли пастора, Ярослав Кушнаренко – демиург, Сергей Пакулаев – актер, Ратмир Одеков – маменькин сыночек, Анастасия Бреславец и Маргарита Хилес – беременная девушка, Валерия Марич – девушка с котом, Виктория Шматько, Алла Скрипичук, Анастасия Тихонова и Юлия Анашкина – однокурсницы.

В перспективе - показ спектакля в других городах. Возможно, это будет способствовать открытию новых талантов и расширению остросоциальных тем в украинском театральном пространстве.

Ирина Голиздра, "ОстроВ"

"Three comrades": in pursuit of lost dreams

"Life is a disease and death begins

  from birth.

Every   breath,

Every heartbeat,  is  a moment of dying -

a little shove towards the end. "

"Three Comrades"

"The performance is almost four hours long", warn strict controllers at the entrance to the National Drama Theatre named after I. Franco. To some viewers this remark is a little alarming; to others - theatre lovers - causes an ironic smile. And it also delights, which means a good production. My "piggy bank" of favorite performances, along with such as "Glory to Heroes", "Stalkers" on Kiev stage, was enriched with a new work of "Frankovians" - "Three Comrades" based on the novel by Erich Maria Remarque. And four hours fly by like one instant, which you want to repeat.

It is important that  three Donetsk actors appear in this performance - "Frankovians" - Elena Khokhlatkina, Andrei Romaniy and Lyubov Dobronozhenko play together.

Perhaps, Remarque is one of the few German writers, whose works can be read to ecstasy. And I totally disagree with the statement that he is depressing, as some believe. Moreover, after such a heartfelt performance directed by Yuri Odinokiy. Despite the tragedy of being, it is still a VERY LIGHT performance. Humane and modern. About love, frozen in eternity.

The performance begins even before the curtain opens - on the edge of the proscenium an array of shoes is neatly arranged. It gives you the creeps. And you immediately remember a monument in Budapest - "Shoes on the banks of the Danube." On the Franko stage, the "lonely" pairs of shoes are a symbol of the dear and loved ones gone forever into eternity.

The scenography is laconic: three cars hanging over the stage, mobile "interiors" of a removable room, a car workshop and a bar, a theater. And all are on a black background. In the gleams of the playing light there is a life illuminated by outbursts of love and friendship. Eternity, which envelops the gray car workshop of three comrades in a gray haze - a modest but cozy place with the aroma of rum.

The play emanates light through the prism of the realities of the post-war years. Three comrades  performed by Yevgeny Nishchuk, Andrei Romani and Alexander Pecheritsa  are  a true trio of friendship. Genuine. Without meanness and betrayal. Without pathos. But as strong as a burning rum.

Burned by the war - all three try to taste the taste of life. A life that flies at furious speed, like their Carl. Life, where the main thing is love, and the rest is just garbage and trash. It is the theme of love, doomed, the director accents in the play - in the relationship between Patricia Holman and Robert Lokamp.

Pat and Robbie embody the harmony of two principles - rational and emotional. Angelica Savchenko creates the image of her character as a romantic and gentle nature with impeccable taste, embodying an unearthly aristocracy in the good sense of the word. External elegance organically combines with the inner strength of the character of the heroine. Most of all, Patricia is in love with life, from which she expects reciprocity. Sometimes  she flirts with the very fate. And meets her in the form of Robert Lokamp. It is Pat who first calls him Roby the child, thereby pointing to his infantile nature. He impulsive and sincere. Despite his 33-year-old age, he is a boy in his soul. And this childish spontaneity and naivety strengthen the belief in a beautiful feeling. Indicative in this sense is the episode, where Robert has flare-up of jealousy for Pat, and she with understanding and a gentle flair of irony "repays" ridiculous jealousy with a kiss.

And if at the beginning of the play on his own birthday Robert shows obvious indifference to everything, then after meeting  Pat, the hero is inspired by new feelings. Just like trees blossom in  spring after  "winter sleep". In the play, episodes involving Pat and Robert sometimes "smell" of disturbing mysticism which is amplified by music. And it's no coincidence that Pat on their first date appears, like a "ghost", from the darkness of the conditional streets of Berlin.

In the play, Robert and Patricia sometimes resemble two birds sitting on different branches, but ready to fly to each other at the first opportunity. And it seems that their joint "flight" can last forever, despite the rain or snow. But time is ruthless. It invisibly dominates all Remarque’s characters . And the dance in the rain of the two doomed lovers  is like a violent struggle between life and death. In fact, it's a struggle for the fading time.

And the closer the final of the play, the more distinctly Robert-Nishchuk delineates this dramatic note. " It seems as if the world had been created by a madman who could think of nothing better to do with the marvellous variety of life that he created but to annihilate it again," says Robert Lokamp.

It is the tragedy that can be understood only  from own life experience. Personal drama intersects with what is happening on the stage. A fateful coincidence of circumstances: while the rehearsals of the "Three Comrades" were taking place, the director lost his mother, actor Yevgeny Nishchuk - his wife.

Time in the play seems to be flirting with the characters. On the one hand, it forces them to make the same coveted step towards their happiness. On the other hand, it throws them on the other side of life. Forever. And who knows the value of every moment of this life better than artist Ferdinand (Oleg Stalchuk)? He is the one  who paints portraits of those who left for another world and knows the value of every moment of this life. He is a kind of prototype of the impermanence of existence. " Life is colorful but not perfect." His philosophical monologues-reflections addressed to comrades are aphoristic. They sound like father's instructions - without reproach, but with love and sincerity.

"Moment that we feel, but never have. Time is this infernal machine that ticks and ticks, that goes on ticking and that nothing can stop ticking. You can stay an avalanche, a landslide - but not this”.

And everyone has to smooth out  the imperfection of this life with their own colors. For example, for a former soldier Valentine (Dmitry Zavadsky), it's a tavern where he spends most of his time. Not needing pity and sympathy, he burns his life, because he does not know what to do with this life after he became a cripple in the war. And he is just " happy to live ", and he drinks smiling another glass. There are no goals in life, but you can guess by the look of  his eyes humility and longing for the former life.

Who are they - the three friends? Heroes of our time or mad romantics of the "lost generation"? In part, they are both. The war crossed their lives, leaving a scar in their souls. The military past reminds of itself  in peacetime. While everyone is running around enjoying the salute, Robbie, by habit, falls onto the ground. The evidence of his military past is also the medals for military merit. Robert either furtively hides them by the edge of the jacket, or  on the contrary, wears them with pride. Romance covered with gunpowder of war reveals their best qualities: decency, honesty, responsiveness, and good nature. Comrades, who can both sneer at each other, joke, but at the same time preserving and showing respect and good nature.

 "The time of the great dreams is over," says Robert as a representative of that most lost generation. Broken dreams, lost ideals. History repeats itself only shifting the emphasis. Is there absence of any vector in life, where to go and what to strive for? The theme of the lost generation is consonant with our reality. Returning from the ATO, as the war in the Donbass is called, the soldiers are people who cannot always and everywhere adapt to peaceful life. Life, where you do not fall onto the ground from fireworks. Life, which fills their being with meaning. They returned, but crippled by the war morally and psychologically. Muffling their pain with a glass-another, they try to feel such  desired FREEDOM. Because "freedom is life."

To drink rum, drowning the pain of loss, to feel that desired freedom from the world, from human suffering and even from yourself. The war has remained in the past only in the time dimension. But not in consciousness. For example, in this sense, the image of the former pilot Otto Kester, who killed an unarmed young soldier in the war, is very revealing. And until now this act is oppressing his soul, like a wound with "aching" pain. Otto waits for an opportunity to restore justice - in his mind, in his soul. "He did nothing bad. If I do not finish this bastard who killed our Hotfird, the whole story of the Englishman would have been a terrible crime", says  discerning Otto, a clear accent on the fact that it is the" I-Otto "who must kill the killer of his comrade personally to relieve this pressing "stone" from the soul. The recognition of one's guilt intensifies the thirst for justice - uncompromising and doomed.

Andrei Romaniy creates the image of Otto not only as of a reliable friend who always thinks two steps ahead. Possessed by the idea of a revenge for Lenz's death, he immediately "switches on" a fighter in himself, tough, peremptorily being fearsome. He is one of the few actors in this play who in reality knows what war is, because in his time he left Donetsk shaken by battles. And on the stage, Otto-Romaniy is a balanced and contemplative nature, but at the same time he embodies the tragedy of wartime. The unquenchable thirst for justice remains unclaimed.

Naughty Gottfried Lenz in Alexander Pecheritsa's performance can be described as a cheerful merry fellow. This is a kind and easy-going fellow. The winning appearance of the artist - red-haired, with a charming smile, gives a special "light." The energy of positivism and postwar fun emanate from him, like the rays of the sun. What he would not say about are  losses, disappointment, smile does not disappear from  his face. It harmoniously combines the ease of perception of life and the uncertainty of life itself.

Life, which is burned cheerfully and fervently in taverns, theaters, is filled with genuine feelings and emotions. Touching and heartfelt Hasse, whose role is played by Vasily Basha, is an example of not only of a caring husband, but of true devotion and unrequited love.

" Man invented the dream of eternity." Eternity, into which the loved ones go. And the dance of widows with chairs, their imaginary partners, literally "finishes" the pain of irreparable loss.

 "Live life to the fullest!" - says Ferdinand, who paints portraits of those who left this world . This is a message, a message to us all. And not only to those who survived the war on the front line. But to us, the audience. Here and now. Alas, not everyone will  catch up on  with their happiness. But the chance to become happy, even for a moment, is given to all. Despite the soul-chilling snow mercilessly covering the hearts of loved ones. Love and take care of your loved ones! Time flies much faster than any car in the world. And four hours that the play lasts is the time spent at the theater. This is also a small life, which allows us to understand that we must always fight for every moment of our existence on earth.

P.S.The performance "is growing", it is gaining strength. I particularly remember the performance on December 29, when the actor's improvisation, the main performers especially, gave the play a mystical and realistic touch; each episode was saturated with an exciting energy emanating from the actors.

P.S.2 The musical design of the performance permeates every cell like an electric current.